|
…ся сердце, когда я вижу, как много их движется по полю, будто кто-то натягивает на светлую равнину тёмно-серый дырчатый занавес с рваным передним краем.
Я оцепенело смотрю, как надвигается чудовищная армада, как-то особенно неприятно смотреть на прыгающих хеланид, когда они из заднего ряда перескакивают на пустые клочки бледного поля через головы своих соседей, они как будто раздражаются от своей медлительности, в этих прыжках сквозит нетерпение и жажда крови, в массе это движение производит совершенно жуткое гипнотическое впечатление, которое ещё усиливается монотонным тяжёлым гулом, он кажется отдалённым каменным рыком какого-то чудовищно гигантского Зверя. Голоса Вестника почему-то не слышно. Боже, где же все? Неужели больше никого нет? Совсем никого?.. Господи, спаси и сохрани!.. Страх, который до этого почти не ощущался – на Той стороне обычно казалось, что его и нет вовсе, вдруг забился, как маленькая чёрная истеричная обезьянка, было почти физическое ощущение, что внутри трясется, упирается и визжит от ужаса маленькое злое существо, пытаясь подчинить себе мою волю и заполнить собой всю мою душу. Сейчас это внутренний враг, и я отшвыриваю его безжалостным пинком в какой-то дальний закоулок, страх мелко дрожит, как обиженный зверёк, потом я перестаю его ощущать. Но я как будто забыла, зачем я здесь, и продолжаю завороженно смотреть на странные, как бы опутывающие движения, шевелящие страшный чёрный занавес с красноватым отливом, неумолимо наползающий на светлое ровное поле на всём огромном видимом пространстве. Моё сознание как бы увязает в этом движении, и я не могла отвести взгляд. Я видела, как мир медленно оплетала, опутывала тяжёлая тёмная тень смерти. В этот момент я почувствовала резкое дуновение ветра, он начал ощущаться как постоянный лёгкий сквознячок ещё с того времени, когда в небе над дальним краем Пролома появился первый отсвет надвигающегося из-за горизонта Огненного дождя. Это внезапное дуновение стряхивает с меня гипнотическое оцепенение, ветер разрушил мою заторможенность, я вдруг вспомнила, как во время Посвящения Учитель сказал, что словесным выражением двух ударов накрест и одного точечного, креста с точкой, уничтожающего мощных двуногих чёрных тварей, служит «Хрен вам», и я повторяю и повторяю эти слова с весёлой злостью, загнав страх и безнадёжность в какую-то странную жёсткую скорлупку, образовавшуюся там, где было моё сердце. Хрен вам. Хрен вам. Хрен вам. Тонкий острый кобальтово-синий лучик, который стал заметно интенсивнее, зажигает первые огни, горит один ряд, другой, третий… И дальше, и дальше, и дальше… Быстрое мелькание полос бледного синего света, будто взмахивания гигантского призрачного веера, и бурлящий багрово-желтый огонь там, где его краешек касается темной массы. Потом я перевожу внимание на мерно шагающих по опустевшему участку поля Сражения массивных двуногих монстров и начинаю ставить на них аккуратные крестики с последней точкой. – Хрен вам. Торчащие на обширной мрачной равнине монументальные чудища некоторое время еще обозначают редкими белыми с багровой каймой огромными факелами, где только что был черный наползающий поток, прогорая, они загибаются и медленно падают в сизый пепел темными загогулинами, потом и те обращаются в прах. Влево-вправо, длинные горизонтальные удары несколько напоминают ускоренную работу автомобильных дворников, только приходится делать еще дополнительные движения, чтобы убрать остающихся на просторной равнине двуногих. В самом начале Сражения, когда было почти совсем темно, только красноватое излучение Пролома в отдаленной черноте и такое же тусклое свечение медлительной шевелящейся массы, лезущей из него, когда синий луч был практически не виден, лишь смутный и призрачный след, остающийся после него в темноте, мне казалось, что мы просто обозначаем удары, не нанося их, а дальнейшее происходит само собой. Сейчас все происходящее отчетливо и понятно. Я вижу взмахивания и трепет светлых вспышек свечения синего луча, его быстрое движение оставляет в сумрачном пространстве светлое эхо, время от времени вздувающееся голубоватыми пузырями, похоже, это выгорают ядовитые испарения, эти бледные синие сполохи внизу, как трепет крыльев гигантских мотыльков. Вчера еще над ними летели в сторону Пролома более яркие и разнообразные легкие цветные пятна, вызванные Голосом Вестника, у меня остается стойкое ощущение, что они не только чудились, но и реально были. А сегодня только быстрые сполохи синего света в прозрачном предутреннем сумраке да неяркое сияние далекого Огненного дождя. Он придает мне уверенности, хотя одиночество давит очень ощутимо. Бесконечная и довольно однообразная работа утомляет, чтобы разрушить монотонность, я иногда сначала выбираю из надвигающейся массы двуногих – раз, два, три, раз, два, три…Я легко, автоматически попадаю лучом из своего оружия туда, на что смотрю. То ли это выработался такой устойчивый навык, то ли это мое оружие так устроено, этого я точно не помню. Проблемы возникают только тогда, когда я совсем уже выбиваюсь из сил. Я не знаю, сколько проходит времени, уже молча и сосредоточенно я наделяю чужаков причитающейся каждому порцией энергии, чтобы непрошеные гости осыпались пеплом на широкое поле. Сначала мне удалось постепенно превратить темный шевелящийся дырчатый занавес в светлое ровное покрывало на весьма большой площади, отодвинув его край почти к самому Пролому, но они лезут и лезут из этой проклятой Прорвы, а мои руки становятся все тяжелее и движутся все медленнее, и мало-помалу черные твари снова заполняют очищенное пространство и неотвратимо придвигаются все ближе. Они идут и идут, как заведенные, прытко и нагло, раздувая широкие шеи и выбрасывая ядовитый дых из огромных разверстых пастей. Их шаг еще более ускорился, четвероногие размахивают хвостами в вертикальной плоскости, почти как скорпионы, только у этих амплитуда движений поменьше, хвост домахивает лишь до середины спины. Они уже так близко, что стали видны утолщения на концах длинных хвостов. Я вычеркиваю и вычеркиваю передние ряды, но мои движения стали недостаточно быстрыми и черные все больше выигрывают пространство. На ходу эти страшные твари все сильнее и резче взмахивают своими длинными хвостами. На концах у них утолщения размером с гранату, шишковатый кистеперый сросток, от резких движений хвоста это вдруг отрывается и летит в мою сторону, жуткий черный град почти долетает до меня, я знаю, что в них тоже яд, эта гадость будто дымится, но ветер сносит ядовитые испарения, и неожиданная атака не причинила мне вреда. Ветер очень помогает, хотя временами мне кажется, что мы находимся в закрытом пространстве и оно уже сплошь пропитано ядом. В это время где-то вдали возник Голос Вестника, он медленно заливает пространство, сливаясь с рассеянным слабым янтарным сиянием, окрасившим уже всю атмосферу, но Голос приближается скорее светящегося облака, слышен быстро усиливающийся качающийся низкий и мягкий звук, отдаленно напоминающий звон колокола. На какой-то миг этот звук рождает во мне ощущение счастья, оттого, что это еще не все, что на нашей стороне кто-то где-то еще есть. На какое-то время это ощущение подстегивает мои силы, я чувствую резкий всплеск энергии, как прилив вдохновения. Я не одна! Я не одна, не одна! Все будет хорошо! Но этого всплеска сил хватает ненадолго, черное пятно надвигается и расползается, а я все больше утяжеляюсь и замедляюсь. Боже, помоги мне! Неужели это все же конец. Я упрямо повторяю – нет. Нет. Нет. Это слово как заклинание – я хочу их остановить, я хочу увидеть конец Сражения, я не уйду прежде времени, нет, нет, нет, нет – холодное и злое ожесточение, с готовым вырваться из-под контроля ужасом внутри. Уже почти никакой надежды, чувствуя, как кончаются последние силы и нарастает непреодолимое оцепенение, но все равно – нет, нет и нет. Полосы вспышек все ближе, они как чудовищный клубящийся багровый фейерверк из непрерывно вспыхивающих и угасающих огней на желтоватом от рассеянного в небе света широком поле, чистой остается совсем узкая полоса, нас разделяют всего несколько десятков метров. Передние четвероногие уже не так торопятся, они начинают прогибать спины, как бы изламываются, почти стелясь брюхом по земле, я вижу, что они боятся блестящей штуки, которая у меня в руках. Они подошли так близко, что видна корявая шкура и широкие толстые когти на лапах. Отчаянным усилием мне удается выжечь их на весьма приличном куске равнины перед собой, но мои движения уже будто связанные, кажется, еще немного, и я совсем окаменею. Справа пытается пройти мимо, почти ползет на брюхе, виляя длинным многореберным телом, прогибаясь и неуклюже выворачивая локти, четвероногая землистая тварь, ее тусклая корявая шкура выглядит так, будто покрыта слоем буроватой пыли. Она все время оглядывается, насторожив короткие пеньки косо вырезанных ушей и ощеривая широкий рот, смотрит своими выпученными желтоватыми гляделками, вызывая озноб жутким сочетанием звериного почти рептильного тела с отвратительной и уродливой физиономией человекообразного осмысленного существа с выражением какой-то свинячьей жадности и трусливой злобы. Эта тварь нервно размахивает бесполезным обломком хвоста, пытаясь швырнуть в меня несуществующую ядовитую булдыжку. Мной движут уже только отвращение и ненависть, память выбрасывает фразу из анекдота – а, с-сука, ссышь, когда страшно!.. Нечего тебе там делать, сидела б ты лучше в своей дыре! Она быстро горит, четвероногие сразу вспыхивают почти целиком, на какое-то мгновение как будто поднимаясь немного вверх сгустком тёмного желто-багрового клубящегося пламени и быстро прогорают, с шипением и свистящим треском, осыпаясь на ровную каменистую поверхность беловатым порошком. Легкий ветер, дующий справа в спину ровно и постоянно, сносит вниз, к Пролому, струйки ядовитой поземки, иногда поднимая ее вверх белёсой колышущейся кисеей, тихо уносит отраву вдаль, туда, где все заливает Огненный дождь. Страшное темное зверье опять надвинулось огромным плотным полукругом, я вижу, что они не совсем одинаковые – одни были практически черные, тусклого оттенка, другие – графитно и шиферно-серые, но на всех – одинаковый неровный налет, то ли пыль, то ли плесень, то ли это местами еще не облезшая мелкая красноватая шерсть. Они явно не хотят подходить слишком близко, чтобы не превратиться вместе со мной в медленную белую вспышку – они уже взяли меня измором и им уже незачем рисковать. Я вдруг поняла, что эти существа переговариваются между собой, их тяжелые голоса как каменный скрежет в железной дробилке, будто в толстой железной бочке перекатываются и ломаются камни. Этот звук встряхивает душу каким-то древним первобытным ужасом. Я вижу и слышу, как произнесенное одной из них тут же подхватывается и повторяется остальными, передавая информацию по всей этой жуткой массе, звук движется потоками во все стороны, они передают его от головы к голове, он катится по ним шорохом каменной осыпи. Страх снова выскочил, из маленькой трясущейся и колотящейся в истерике обезьянки вдруг превратился в здоровенную взбесившуюся лошадь, крушащую все вокруг, пытаясь сбросить седока со всеми надоевшими ограничениями, чтобы ломануть прочь с диким воплем, прочь, прочь, прочь, с ревом ужаса… Удержать в узде эту мощную бьющуюся скотину стоит огромных усилий. Жестоко и безжалостно я заламываю ему голову, пытаясь сломать шею, с холодной мыслью, что спасительный в некоторых ситуациях и в общем-то полезный зверь мне больше не понадобится, можно даже убить его совсем… Нехотя подчиняясь грубой силе, страх снова замирает, но огромные усилия по его укрощению забрали последнюю энергию. Я пытаюсь произнести свое презрительное заклинание – «Хрен вам», чтобы напоследок отгородиться от них хотя бы словом, но язык не ворочается, я слышу только собственное сдавленное невнятное мычание. Руки совсем уже не слушаются, я неподвижно смотрю, как в меня летят толстые корявые булдыжки, будто ядовитые гранаты, падают и дымятся совсем рядом. Кистепёрые сростки, похожие на недоразвитую трех или четырехпалую лапу с длинными и широкими ребристыми ногтями, еще дергаются, эта шевелящаяся мерзость вызывает судорогу ужаса и отвращения. Рванувшись всем телом из тяжелого оцепенения, я наношу последний укол синего луча перед собой, зажигая полоску из нескольких коротких клубящихся огней, и тут же чувствую справа жесткий удар по шее. Ноги подламываются и я начинаю падать, медленно-медленно, винтом поворачиваясь вокруг своей оси и запрокидывая голову. Я слышу крик Вестника, напоминающий звон колокола, наверно, он где-то уже недалеко, странный красивый звук…может быть, это звонят по мне… Все страшно замедлилось, я тихо опускаюсь, все больше запрокидываясь, и вдруг вижу прямо перед собой нависающее огромное двуногое чудовище, эта тварь что-то произносит своим жутким каменно-скрежещущим из железной бочки голосом, на ее отвратительной роже глумливое торжество и похотливая свинячья жадность. Похоже, она уже уверена, что я не смогу включить свое оружие, все, конец, сейчас она схавает свою добычу и торжествующе пошагает дальше, каким-то неведомым путем проникнет в реальный мир – может быть, они используют те же переходы, которыми пользуемся и мы во сне, многочисленные межпространственные щели и порталы, которые я уже много раз видела прежде; силой или подлостью, а может быть, лживой лестью завладеет телесной оболочкой какого-нибудь тщеславного умника и никто уже не помешает ей творить столько зла, сколько ей захочется. С трусливой жадностью она тянет ко мне свои безобразные лапы с торчащей мелкой красноватой шерстью и толстыми серыми треугольными когтями, она только немного опасается этого блестящего, что еще держится на моей обвисшей непослушной руке. Уже отрешённо и спокойно я жду белой вспышки, такой же, в которой исчез легкий синий силуэт, который был когда-то совсем рядом, а теперь не видно никого, только это мерзкое нечто. Сейчас закончится медленное движение, и эта страшная тварь меня схватит…и все вспыхнет коротким белым излучением…Я хочу только одного – чтобы вспышка была достаточно мощной, чтобы белое излучение достало и сожгло плотный темный полукруг, всю эту злобно и жадно пялящуюся массу глумливо оскаленных пакостных рож. Но в этот момент происходит что-то непонятное и неожиданное: я чувствую, как через мои зрачки, расширив их до напряжения, проскальзывают какие-то штучки, они втыкаются в страшную землистую морду и омерзительно-жуткое чудище застывает в своем движении. Я вижу, что в бугристую шиферно-серую шкуру, будто посыпанную железными опилками, тронутыми ржавчиной, пониже круглых глаз с красноватыми выпученными белками и белесыми отвисшими веками воткнулось что-то вроде двух светящихся коротких и довольно толстых, раскаленных до оранжевато-белого цвета вязальных спиц. Внутри неподвижно застывшей темной твари что-то начинает трещать, и вдруг из выпученных серовато-желтоватых глаз, остановившихся с выражением отвратительно похабного торжествующего аппетита, а потом изо всех отверстий на голове начинает вырываться знакомое белое пламя с багровым краем, оно рвется наружу с шипением и свистом, как из газового резака. Продолжая плавное тихое падение, я перевожу взгляд дальше, на сгрудившихся вокруг четвероногих, и они тоже начинают пылать, я медленно осматриваюсь и вижу, что вокруг все горит. Темный клубящийся огонь полыхает повсюду, сколько охватывает взгляд, по сторонам и вниз, до самого Пролома, широкими волнами скачками вспыхивает желто-багровое пламя. Все окутал полупрозрачный рыжеватый светящийся туман и в нем волнами, всплесками разом вспыхивающего огня горела черная мерзость. Я не понимаю, что происходит, мое сознание будто угасает, последнее, что я слышу, это Голос Вестника, он приближается как рёв реактивного самолета и какая-то сила резко выбрасывает меня в явь. Моя шея болит так, что я не могу сдержать вой. Жгучая боль нестерпима, будто у меня и в правду все там обожжено и разбито и подушка прикасается к голым нервам. Я хотела потрогать шею рукой, проверить, в самом ли деле она повреждена, или это все же только ощущение, но попытка напрячь плечо отдалась в шее такой вспышкой боли, что на какое-то время я просто отключилась. Придя в себя, увидела склоненное Оличкино лицо, она с тревогой спрашивала – мама, мама, что с тобой? Я попыталась шутить, что мне по шее хвостом врезали, отломили хвост, и по шее. Но боль такая, что я не могу ее пересилить, лицо сводит, у меня уже нет сил владеть собой. Я вижу ужас на лице своего ребенка, но ничего не могу поделать, вой вырывается из горла, я не могу его остановить. Еле шевеля губами, я прошу ее уйти на кухню, куда-нибудь, - мне надо поорать немножко. Мой ребенок неожиданно проявляет решительность. Она сердито заявляет: - Мама, где тебя носит? Тебя уже хвостом бьют. Никуда я не уйду, я буду лечить тебя рукоприкладством. Сама говорила, что помогает. Сильно болит? Давай я сначала не буду прикасаться. Она говорит и говорит мне что-то, наклонившись надо мной и делая разглаживающие движения, не прикасаясь к моей несчастной шее. Я не знаю, сколько прошло времени, но мало-помалу я возвращаю привычный самоконтроль и уже не взвываю при малейшем прикосновении легких Олиных пальчиков, но весь день седьмого января две тысячи первого года мне было очень худо. Малейшее движение вызывало обморочный удар боли, но постепенно я приспособилась не напрягаться и просила Олю на сантиметрик повернуть мою голову, потому что затылок отлежался. Время от времени мой ребенок начинает меня лечить «рукоприкладством», это у нас традиционный метод исцеления, по жизни нам не однажды случалось наблюдать результаты удивительные. Собственно, в данном случае это единственный метод лечения, потому что я не знаю, что это со мной, если перевести в реальную плоскость, и что с этим делать. И я терплю, хотя больше всего на тот момент мне хотелось, чтобы меня не трогали. Но Оля требует: - Терпи, вояка страшная, не слушаешься меня, так терпи. Постепенно боль ослабела настолько, что я могу переносить прикосновения, и к вечеру, вернее, к ночи, мне понемногу стало лучше, я поднимаю собственную голову руками, стараясь не напрягать шею, хотя все равно это очень больно, и с помощью своего сердитого дитяти сажусь на постели. Мне пора подкрепиться. На мгновение приходит мысль – что будет со мной, когда я опять попаду в Сражение, но я отбрасываю ее – что будет, то и будет. Я рассказываю Оле, что сегодня было во сне и какая странная произошла вещь – такого еще не было. Позже я узнаю, что это было, а пока мы предполагаем появление у меня новой способности. Конечно же, такая штука приятно удивляет, как и неожиданная достаточно благополучная концовка очередного погружения в фантастический сон, она веселит и вселяет новые надежды. Еще бы – мне удалось испепелить взглядом такую монстрилу. Я рассказываю Оле, какие при этом были ощущения, мы обсуждаем неожиданный поворот и у нас возникло предположение, что подобный опыт был уже ещё у кого-то, отсюда и возникло выражение «испепелить взглядом», а раньше мы считали, что это просто фигура речи… Как ни странно, но в эти длинные недели болезни и напряжения мы довольно часто смеялись, я старалась найти что-нибудь смешное в происходящем, чтобы развеселить ребенка и развеять собственные мрачные мысли. Вот и теперь я поворачиваю предположения о новых способностях на веселый лад и сама не могу удержаться от скромного хихиканья, подняв плечи под самые уши, чтобы голова не болталась. Однако шея болит все же очень сильно, мне даже не с первого раза удалось вернуться в горизонтальное положение, потому что попытки наклониться, чтобы лечь, вызывали ощущения совершенно нестерпимые. Когда мы, наконец, сумели общими усилиями уложить меня на постели, ровно и прямо, Оля устраивается рядом и снова принимается меня лечить. С тех пор, как я увидела далекую белую вспышку и почувствовала странную обесточенность, будто меня отключили от источника питания, все как бы замедлилось, я уже не засыпала каждые два-три часа, периоды стали длиннее, а движения медленнее, исчезла их летучая легкость. На Той стороне я с каждым разом стала чувствовать все скорее наступающее оцепенение. Может быть, это просто силы на исходе и ничего я с этим не могу поделать. Остается только молиться и ждать, что помощь придет вовремя. Я думаю, смогу ли выдержать еще хотя бы один удар и можно ли вернуться в прежнее быстрое состояние, или возникшие перемены уже необратимы. Я знаю только, что добровольно я не уйду. Даже не в первый раз возникающий в голове вопрос – будет ли в моей жизни следующее утро, не может заставить меня поддаться меланхолии. Ожесточение покрыло сердце прочной скорлупой, я знаю, что сил у меня немного и просто отбрасываю все, что может ослабить меня еще больше. Оля что-то мирно мурлычет над головой, легонько разглаживая и поправляя какие-то невидимые повреждения на моей шее, мне жаль разрушать настроение и я решаюсь отложить последние наставления, которые собралась ей дать на тот случай, если я не вернусь. Я отдаю себе отчет, что это не исключено, а с другой стороны не хочу допускать даже мысли о таком варианте. Решив про себя, что если получится, то поговорю об этом в более подходящий момент, тихо проваливаюсь в новое приключение. Вернее, в целый букет новых, совершенно необычных ощущений и впечатлений. Видимо, моя душа пережила настолько мощную встряску за предыдущую ночь, что сознание расслоилось и я отправилась восстанавливаться слоями, «матрешки», о которых говорил Учитель, отправились путешествовать поодиночке. Новыми были обличья, в которых я ощущала себя, свое «я», и то, что временами я чувствовала свою современную сущность наблюдающей со стороны за тем, что ощущалось как «я». Был даже момент, когда въяви я почувствовала и поняла, каким образом у человека навсегда съезжает крыша. Однако, похоже, за процессом наблюдал еще и мой ангел-хранитель, и все прошло гладко, хотя и не обошлось без острых ощущений. Сначала было блаженное чувство абсолютного и всестороннего удовольствия от тепла, мягкого солнечного света, искрящейся миллионами алмазных бликов росы и чистейшей нежной и густой низенькой травы, напоминающей листочки крокусов - узкие темно-зеленые зеленые с белой обводкой и овальным кончиком травинки. С чувством полнейшего упоения этим действием я каталась по ним, впитывая рассеянную на этом лугу живительную энергию Причём «я» - это совсем небольшой шарик размером с вишню, такой крошечный колобок, сначала коричневатый, тёмный, затем всё более ярко опалесцирующий и начинающий слегка светиться. Даже спустя весьма долгое время держится в памяти это необычное ощущение собственной гладкой и как бы намагниченной, очень остро чувствительной поверхности в соприкосновении с ярко освещённым лугом. Это было как утоление всей жажды жизни. На какое-то время этот очень довольный окружающими обстоятельствами светящийся шарик был оставлен без внимания и я почувствовала себя совсем в другой обстановке. Слегка качает и попахивает каким-то сернистым газом и чем-то вроде железной окалины. Эта не слишком приятная вонь вулканического дыма смешивается с запахом тёплого моря и прибрежных садов и виноградников, и мне давно нравится этот специфический букет. Маленькое морское судно довольно архаичного вида идёт вдоль гористого побережья, я сижу на почти безлюдной верхней палубе на какой-то раскладной штуке, заложив руки за голову и глядя из-под полей белой шляпы на медленно удаляющийся конус с тонкой струйкой тёмного дыма. Лёгкий ветер гонит его вслед пароходику и морщит поверхность яркой тёмно-синей с изумрудным отливом воды, сквозь влажный жемчужный воздух нежно сияет яркое солнце, наполняя мир теплом и светом. Безмятежность и покой смешиваются в моей душе с лёгкой печалью, она как привкус едкого дыма в букете ароматов прекрасного предосеннего утра. Какой-то холодок отстранённости мешает раствориться в его красоте, грусть чего-то несбывшегося, как будто не состоялось какое-то очень важное для меня свидание. Я помню, что возвращаюсь из личной поездки. Я – бородатый мужчина лет тридцати, и я привычно ощущаю себя в этом теле, оно моё. Я знаю, как я выгляжу, знаю, что я – смуглый брюнет приятной наружности, среднего роста, в этот момент я помню, что я – журналист и теперь направляюсь в старинный городок на побережье Средиземного моря. Я помню, что у причала меня ждёт Переход, а пока сижу на солнышке, наслаждаюсь прекрасным утром, ласковым солнцем и такими родными и любимыми запахами, привычными с детства. Помимо плеска воды и ритмичного рокота машины, слышны звуки, напоминающие унисонное звучание двух виолончелей и посвистывающее скольжение, схлопывание и хруст больших плоскостей металлической фольги. Этот металлический хруст временами выходил на передний план и становился похож на движение массы металлических шариков на плавно качающейся гладкой поверхности, иногда ритм менялся и звук был как напряжённое дыхание какой-то гигантской груди. Я не знаю, что это было, в основном помнится картинка и ощущения, а поток сознания, самоосознание и информация об окружающем меня на этот момент мире – очень отрывочно. Мы проплываем мимо какого-то селения с красными крышами небольших старинных домов, я поднимаюсь и подхожу к борту с чувством сожаления от чего-то не сделанного, упущенного, в памяти горький осадок от какой-то неисправленной тяжёлой ошибки. Слегка треплется на ветру мой белый полотняный костюм, охлопывая щиколотки, я снимаю и держу в руке свою небольшую белую шляпу. Я ещё долго смотрю в сторону исчезнувшего за выступом горы знакомого селения. Потом моё внимание переключается на воду, я вижу, что она стала зеленоватого цвета и слегка мутной, я знаю, что скоро берег. Помню пронзительное ностальгическое чувство от вида и запаха этой воды, смешанного с доносящимися от близкого уже причала сладковатыми запахами верёвок и разогретой смолы. Я перехожу на нос кораблика и смотрю на причал, на поднимающийся террасами вверх аккуратный городок, слева, совсем близко к воде, какое-то древнее палаццо, я смутно помню, что с ним было связано что-то важное в моей жизни, перевожу взгляд на каменный причал с мотками канатов, по всей его длине свисает, кое-где касаясь воды, нечто вроде сплошного длинного гамака из грубой верёвки, такой же гамак, только покороче, свисает с выступающего носа корабля, старого деревянного парусника, сплошь чёрного, с редкими квадратными окошками и свёрнутыми белыми с тёплой подсветкой утреннего солнца парусами, пришвартованного напротив палаццо. Канат, которым привязан парусник, провисает, он просмолён неравномерно и у него промокла середина. О стенку причала бьют маленькие волнышки, на ней играют солнечные блики, мне всегда нравилось на них смотреть. В одном месте ажурная лёгкая сеть мелькающих бликов как будто смазана и почти слилась в смутное мерцающее зыбкое пятно света. Я знаю, что это Переход и жду, когда борт корабля развернётся, чтобы удобнее было прыгать. На верхнюю палубу поднимаются люди откуда-то снизу, их немного, я знаю, что они не смогут мне помешать. На борту парусника тоже появляются люди, они приветствуют и переговариваются с вновь прибывшими. Борт всё больше разворачивается и приближается к зыбкому светлому пятну, и я прыгаю вниз, почти у самой воды превращаясь в нечто вроде розовато-оранжево-янтарной пластинки неправильной формы, делаю в воздухе над поверхностью остро пахнущей воды крутой зигзаг, как осенний падающий лист, и вхожу в Переход. Уже исчезая, я слышу крики людей и звук плюханья в воду спасателей, но им меня уже не найти. Следующим эпизодом было тоже путешествие в родные края, только в этот раз я вижу себя рослой женщиной скандинавского типа. Первое мгновение осознания себя в новом обличье, и тоже родном и давно знакомом, было в момент приближения к вертящейся узкой и высокой стеклянной двери какого-то казённого здания, может быть, вокзала. Я взглядываю на секунду на своё отражение в стекле. Позже я неоднократно видела ещё подобные эпизоды с отражением – почему-то они остались в женской памяти. Проходя дальше, я прикасаюсь рукой к воротнику мягкого серого демисезонного пальто и к волосам, свёрнутым на затылке в сложный узел. Я знаю, что волосы у меня длинные и ровные, они почти никогда не выбиваются из причёски. Дверь выпустила меня на обширную площадку где-то в горах, с уходящими в разные стороны тропинками, я медленно иду по одной из них. После непродолжительной прогулки вдоль вершины горы, покрытой внизу по распадку довольно густым сизоватым туманом, я выхожу на её боковой склон и останавливаюсь, глядя вниз, на заросшие деревьями крутые склоны, на стекающий с гор мягкий расплывчатый туман, на уходящие вдаль голубеющие почти одинаковые ровные скалистые вершины, сплошь покрытые лесом. Я просто стою, вдыхая влажный прохладный воздух. Я знаю, что скоро мне нужно будет возвращаться, а пока делаю несколько тихих шагов по зелёным подушечкам из крошечных листьев какого-то растения с мелкими лиловатыми цветочками, густо растущего на каменистой почве, и сажусь на большой обломок камня, я знаю, что другие его части когда-то давно укатились вниз и лежат там между деревьями. На мгновение возникает странное чувство, что я смотрю со стороны, как я же сижу на камне… и снова эта «я» исчезает из пределов внимания. Остаётся ещё один, самый загадочный запавший в память эпизод из первого путешествия «матрёшек». Я ощущаю себя лежащей нагишом, свернувшись калачиком на зелёной траве. Я проснулась от того, что кто-то колет меня чем-то острым. Я открываю глаза и вижу маленьких человечков, по отношению ко мне они были размером приблизительно как мелкая крыса по отношению к среднему человеку. Эти придурки опять пытаются уколоть меня своими ножиками. Я вскакиваю, выдёргиваю стоявше |