…le="text-align: justify;">В этот период сильно огорчает и угнетает только одно – прошёл Новый год, весь праздник моё бедное дитя ходит с опухшим носом и красными глазами, больше всего её расстраивала всеми без конца повторяемая фраза, предрекавшая нам печальное будущее: «Как встретишь Новый год, так его и проведёшь!».

Я пытаюсь ей доказать, что это ерундовая примета, а у меня просто такой грипп, а гриппом долго не болеют – или выздоравливают, или помирают, что гораздо реже.

Такой довод можно было привести действительно только с больной головы – он лишь подлил масла в огонь, мой красноглазый гнусавый ребёнок отчаянно кричит:

– Мама! У тебя и в самом деле крыша съехала! Нашла чем меня утешить!

Видимо, в тот момент второй вариант был значительно ближе и выглядел гораздо реальнее, потому что начался уже вовсе откровенный терзающий сердце рёв с требованиями призвать на помощь врачей и ехать в больницу, однако через пару дней жизнь подбросила мне неоспоримый, хотя и весьма жестокий аргумент. В местной газете сообщили, что глава районной администрации, господин Д., насмерть угорел в своей машине в компании ещё трёх несчастных, газетка приводила и пикантные подробности происшествия.

Оличка рассказывает мне об этой новости, и я говорю ей:

– А теперь подумай, где эта паршивая примета, из-за которой столько слёз! Ведь эти бедняги, судя по всему, очень неплохо встретили праздник, роскошно даже – два дня встречали, весело и в тёплой компании. И что? Подумай над этим и не реви больше, всё будет хорошо!

И в самом деле, слёзы прекратились, стало немного веселее, легче. Лучше становится ещё и потому, что дни стали солнечными, света прибавляется.

С Той стороны тоже становится светлее, стали различимыми почти все детали, противника можно разглядеть уже достаточно подробно, однако всё это мимоходом, фиксировать внимание на чём-то одном слишком опасно. Сил становится всё меньше, уже трудно вовремя даже слегка сжимать пальцы, чтобы посылать «Рыбке» свой импульс на уничтожение. Мы уже пропускаем, частично промахиваемся, когда промах, «недолёт», бывает слышен такой звук, будто палочкой быстро провели по воде, и поднимается полоска синеватого полупрозрачного дыма. Хотя, похоже, тогда я ещё не привыкла к тому, что с них нельзя спускать глаз, взгляд должен быть жёстко нацелен на объект уничтожения.

Помню, что был момент, когда я очень чётко это осознала, и мои движения стали более синхронными.

На поверхности поля Сражения лежит уже довольно толстый слой беловатого пепла, на его светлом матовом фоне  тёмные фигуры чудовищных зверей читаются очень отчётливо, некоторые чудища прорываются ближе, нужно тратить силы и время ещё и на отдельные экземпляры.

Многочисленные четвероногие твари больше передвигаются шагом, иногда они начинают неуклюже перескакивать через головы предыдущего ряда рывками раздражённой гадюки, они напоминают шахматных коней, только эти прыгают с устрашающей гадючьей упругостью, жуткое косое гипнотизирующее движение.

Идущие чудовища разевают хищные клыкастые буровато-красные пасти и раздувают широкое горло, с силой выдыхая отраву. Размером и телосложением они напоминают крупных чёрных пантер, только более широкие и какие-то раскоряченные, в них есть отчётливое сходство с рептилиями, бросается в глаза, что рёбра у них уходят под крестец, в пах.

Я уже видела их раньше, и не только во сне, во время Посвящения, но и в реальности. Их широкие, страшные, курносые и пучеглазые морды очень похожи на какие-то, если не ошибаюсь, тибетские маски. Основное отличие в том, что у этих отвратительная, бугристая, напоминающая скоксованный уголь, как бы спекшаяся шкура тускло-чёрного, скорее, даже графитного цвета.

У них есть еще одна существенная особенность, но об этом потом.

Четвероногие прут непрекращающейся сплошной массой, двуногая форма, по счастью, гораздо малочисленнее, их шкура образует щитки и наплывы, как у носорогов, издали они напоминают мощного, неуклюжего человека в латах, у них почти такие же, как и у нижних, только более плоские рожи с торчащими толстыми клыками.

Поражённые ударами бледного синеватого луча, двуногие чёрные твари неподвижно торчат на поле из пепла гигантскими толстыми горящими спичками, выбрасывая интенсивный бело-багровый огонь, прогорая, постепенно загибаются и падают, мимоходом веселя душу.

Новое, более близкое и отчётливое видение опасности понемногу возвращает прежний азарт уничтожения, ощущение тяжёлой рутинной работы исчезает, сил стало меньше, зато появился кураж, как будто открылось второе дыхание, похоже, что мы прошли тяжёлый перевал, и в Голосе Вестника всё чаще появляются торжествующие ноты – мы победим, победим, победим!

Даже если в обычную жизнь вернутся не все. Но мне повезло. Моё обожжённое ядом, распадающееся от перегрузок энергополе лечит мой ребёнок. Прикладывания ладошек, массаж, поглаживания, мурлыканье песенки над головой… Всякий раз мне ощутимо и быстро становится лучше. Происходит   с ц е л е н и е.

Вдобавок, произошло странное и удивительное явление – мне захотели помочь яблони. Утром третьего января произошло очередное пересечение сна и реальности: мне приснились яблоки, сыплющиеся откуда-то с небольшой высоты сплошным разноцветным потоком. При соприкосновении они издают тихий поскрипывающий звучок, в котором слышится: «Ешь яблоки, съешь яблоки!».

Проснувшись, я рассказываю Оличке свой сон, и мы решили, что надо попробовать, надо сейчас же выполнить этот добрый совет.

Однако, сделать это оказалось не так-то просто – купить яблок можно только в магазине соседнего посёлка, свои давно кончились. В нашем саду растёт уже довольно много яблонь, выросших из семечек, но тогда они были совсем ещё молодые, нескольким самым старшим по восемь лет, и урожай поначалу они приносили совсем небольшой.

Всё сложилось очень удачно, сразу нашлись добрые люди на машине, которым тоже надо было поехать для пополнения припасов, и скоро мой ребёнок вернулся с пакетом яблок, все остальные вкусности благоразумно оставив в прихожей.

Оля была ещё на пороге, а меня уже накрыла волна аромата, мощный и свежий запах яблок как будто расправил мои сжавшиеся и заскорузлые от яда лёгкие и все мои несчастные, издёрганные тошнотой внутренности. Состояние было почти эйфорическое, я дышала яблоками и мне казалось, что я сейчас взлечу.

К этому времени мои руки уже часто отказывались держать даже чайную ложку, весь плечевой пояс трясся, как у загнанной лошади или борзой собаки, которая слишком долго гонялась за зайцем. Несмотря на то, что во сне я всегда ощущала необыкновенную лёгкость движений, даже такие совсем не затруднительные действия за две недели истощили запас моих сил.

Оличка нарезала яблоко тонкими ломтиками и совала мне в рот, сначала у меня хватило сил только на половинку, яблоко было очень сладкое и нежное, как раз то, что я люблю. Сердце начало медленно и сильно бухать в грудную клетку, с него как будто сняли тесный мешок, и оно расправлялось, ощутив свободу.

Я уснула сразу же и впервые за долгое время попала не в Сражение, а в уже знакомый большой яблоневый сад под пасмурным весенним небом, кроны деревьев соединяло нечто вроде слоистых колец белого дыма, я была внутри этого слоя, упоительно пахло цветущими яблонями, хотя на деревьях не было ещё ни цветов, ни листьев. Было ощущение дружелюбия и тёплого общения, но тогда я видела только деревья. Моей любви к растениям оказалось достаточно для взаимопроникновения полей, и они захотели мне помочь, несколько позже я узнала об этом гораздо подробнее.

Должна сказать, что с яблонями у меня давно уже сложились особенные отношения.

В начале девяностых годов прошлого века жизнь в городе стала совершенно невыносимой, творческие люди побежали за бугор.

«Дорогие россияне» в значительной своей части народ с ментальностью кочевника – загадил одно место, на другое пошёл, а если уйти не может, так вокруг него растёт только куча мусора и навоза. И вдруг открылась заветная возможность уйти в прекрасные дали, где всё так красиво и дивно ухожено: Боже, сколько перспектив!

Знакомый народ побежал кто куда, нашу маленькую семейку готова была принять добрая страна Австралия.

Конечно, в общем-то мы все – жители одной Земли, но такое отношение к своей стране, какое царило в девяностые годы в России, меня оскорбляло, а поскольку решающее слово было за мной, я и решила, что едем мы не в прекрасную страну Австралию, а в тихую российскую деревню, где я буду писать картинки, и мы посадим сад, потому что любим деревья, цветы и фрукты, а ещё мы любим открытое небо и чистую воду. И воздух, конечно.

Почти все окружающие решили, что «баба чокнулась» – что хорошего в нищей деревне в этом Богом забытом месте.

Чтобы развеять свои сомнения в правильности выбора, которые все же возникали от всестороннего давления, я придумала: пусть Бог сам нас рассудит, и посадила семечки яблок с такой конкретной просьбой – Боже, если я на правильном пути, пусть растут из этих семян в моём саду яблоки большие и сладкие, а если выбор неправилен, пусть растёт мелочь и кислятина!

Шуток по этому поводу было много и зримого ответа мне пришлось ждать долго.

Честно говоря, я рассчитывала в лучшем случае на снисходительный кивок в знак того, что Бог нас слышит и эти места не забыл, хотя и видела вскоре после озвучивания своей просьбы несколько раз во сне прекраснейший сад, я видела его и цветущим, и со спелыми плодами, большинство деревьев в этом дивном саду были яблони, и я брала там и пробовала на вкус их большие, удивительно приятные яблоки.

Где-то на уровне подсознания у меня тогда появилась уверенность, что моя просьба услышана и безответной не останется, но это была лишь смутная догадка, не подкреплённая ничем осязаемым. Тем временем наша жизнь в деревне становилась стараниями всевозможных больших дядек всё тяжелее – добрый дедушка Ленин создал живучую традицию пинать деревню со всей дури, и до самого последнего времени наши славные правители считали своим долгом являть миру верность любимым заветам. Ну, а количество дурости, как и дорогами, Россия славна по-прежнему, однако свои наблюдения на этот счёт я изложу позже, некоторые факты до того изумляют, что не поделиться невозможно – если и не исправить, так хоть откомментировать.

Но вот пришёл долгожданный ответ насчёт правильности выбора, и я поняла, что это уже не снисходительный кивок, на который я смела надеяться, это уверенное восклицание – да, выбор верный!

Яблоки, подаренные моими доморощенными красавицами, превзошли все мои самые смелые ожидания, к великому изумлению знакомых скептиков, не устававших мне раздражённо твердить, что из семян яблони очень редко получается что-нибудь приличное. Плоды Принцессы, Конфеты и Крепышки – так мы с Олей назвали первые деревья – настоящее чудо. Удивительно сладкие, вкусные и нежные, большие и красивые. Я смело утверждаю, что эти новые уникальные сорта – из лучших в мире.    

 Признаться, я всегда немного опасаюсь, что они вдруг исчезнут, как обычно исчезает все чудесное, но это чудо пока стабильно и с каждым годом становится все пышнее. Вдобавок, мои самосейки, точнее – самородки, впоследствии легко пережили ужасную зиму две тысячи второго – две тысячи третьего годов, когда в декабре после долгой слякоти мороз резко упал до минус сорока четырёх градусов, и в нашей округе погибло в садах очень много деревьев.

Вокруг купленного нами домика в деревне поначалу был обширный, захламлённый чем попало, заросший бурьяном и репьями пустырь, мы его постепенно расчистили и заполнили разными красивыми растениями, здесь теперь растут и дикие красавицы и красавцы, и культурные, но большинство составляют всё-таки яблони, выросшие из семечек: и те, что были посеяны мною на грядке, и дички, взятые в таких местах, где у них не было никаких шансов выжить самостоятельно. Я никогда их не резала и ничего к ним не прививала – пусть будут, какие есть.

Конечно, наш сад не такой красивый и совершенный, как тот, что я иногда вижу во сне, но я всё равно его люблю, и, как ни фантастично это звучит, похоже, не без взаимности.

Я вспомнила сказанные в самом начале слова Учителя о процессе образумления, что достигшие определённого уровня разумности самые разные сущности начинают целенаправленно стремиться к увеличению взаимосвязей, чтобы поддержать общее движение к усилению всей Системы, для противостояния её разрушению.

Похоже, что мне явлен наглядный пример, снова подтверждающий, что я имею дело с реальностью, а не с игрой воспалённого мозга.

Яблони захотели мне помочь и очень решительно подзарядили мою ослабевшую и измотанную душу. Подзарядка оказалась очень эффективной, на какое-то время я даже оказалась подключённой к общему энергополю яблонь, но об этом мне рассказали позднее. А пока я чувствовала необыкновенный прилив сил, исчезли приступы мучительной тошноты и тяжёлая головная боль; несколько дней, до самого Рождества, я с новыми силами принимала участие в продолжавшемся Сражении.

С ожесточённым упорством наша реденькая и на вид такая слабая цепочка продолжала удерживать неистощаемый напор чёрной нечисти. Мы знаем, что помощь придёт, надо только выдержать, не сдаться, не пропустить, и тогда всё будет хорошо.

Однако самые последние дни Сражения оказались и самыми тяжёлыми. Я стараюсь не выпускать из поля зрения тонкую синеватую фигурку слева, краем глаза отмечая, что быстрый лёгкий силуэт по-прежнему мечется по своему участку вдоль Пролома, вспарывая ударами узкого синего луча наползающую красновато-чёрную тусклую массу. Этот силуэт совсем уже далеко, следующий мне не виден, всматриваться некогда, и я просто говорю себе, что он есть, обязательно есть.

Я не знаю и никогда уже не узнаю, кто они были, кто был мой соратник, сосед слева.

Впрочем, «рать» – не очень подходящее слово для нашей цепочки, связанной только общей целью. Мы почти «каждый сам по себе», и даже помочь чем-либо невозможно, нужно только  б ы т ь  и делать своё дело.

Звуки вспыхивания, свист и треск пламени, чиркающий тяжёлый стук прыгающих чудовищных зверей, непрерывное шкр шкр шкр тяжёлых шагов – всё это складывается в один неприятный монотонный тяжёлый звук Сражения, будто гигантская машина давит и перемалывает гравий.

Этот грубый монотонный звук утомляет, утяжеляет движения. Когда Голос Вестника удаляется, этот звук как будто становится громче и нестерпимее. Время каким-то странным образом деформировалось и растянулось, циклы сна и бодрствования всего три-четыре часа, а кажется, что проходят полные сутки.

Теперь я чувствую себя почти здоровой, кроме слабости и фантастического нюха, от болезни не осталось ничего. Возле моего изголовья на столике всё время лежат яблоки, просыпаясь, я с наслаждением вдыхаю их аромат, он плотным облаком стоит в комнате, заглушая все прочие запахи.

Яблоки красные, очень сочные и сладкие, с нежной мякотью, медленно и потихоньку я поглощаю очередное яблоко, радуясь пробуждению и что всё по-прежнему на своих местах, и сон всё ещё всего лишь сон. Меня смешит сходство с «человеком рассеяным»: как он не мог уехать из Ленинграда, так я застряла в январе – по моим ощущениям, должен быть уже февраль на исходе, а я всё ещё торчу перед Рождеством. Очередной раз спрашиваю, какое сегодня число, и мне опять говорят: шестое.

Оля собралась съездить для пополнения запаса яблок, благо, на улице всё ещё стоит тёплая погода, оттепель, никаких сугробов и перемётов, осложняющих зимнюю жизнь, нет и в помине; в тот год морозов не было почти до самого Крещения, зима выпала милосердная, как говорят в народе, «сиротская зима».

Тихо, чуть пасмурно, в такую погоду я люблю быть на улице, проверять, как поживают деревья в саду, просто гулять или писать картинки. Сейчас, лёжа в постели, я вижу только временами проясняющееся небо, мягкие жемчужного отлива облака, какие бывают лишь тёплой зимой, да верхушки вётел и клёнов, растущих над нашим прудом. Я лежу, нюхаю яблоко, прижимая его к губам, думаю.

Я давно уже восприняла всю ситуацию как некую данность, и что движение вперёд возможно только единственным способом: я как вагон на рельсах – съехать в сторону лучше не пробовать. Поэтому мои мысли только о том, есть ли предел моей выносливости и как долго всё это будет продолжаться.

Часть знаний, полученных от Учителя, осела в подсознании и для моего верхнего «я» она пока недоступна. Мне любопытно, кто Там за меня, пока я здесь – ещё один слой моего существа, или кто-то другой…

Небо над Проломом постепенно наливается желтовато-оранжевым светом, смутным и холодным, с оттенком хаки, сплошная коричневато-лиловая мгла светлеет, похоже, скоро наступит утро и взойдёт Солнце. И весь этот тяжёлый сумрак исчезнет вместе с бесконечным кошмаром. Но пока никаких перемен, только чёрные твари стали как будто проворнее, или это я уже устала, но отвратительное чёрно-серое с красноватым отливом полчище расползается всё более широким пятном.

Голос Вестника, огромный и просторный, похожий на бегущие по небу перистые облака, кажется совсем близко, он надвигается как циклон; низкий, рокочущий, шероховатый, как волна по гальке, звук, и лёгкие, взвивающиеся вопли разной протяжённости, и перекрывающий всё, винтящийся до свиста предостерегающий крик.

Низкое, протяжное фоновое а-А-А, как шуршащая по галечнику тяжёлая океанская волна, смывает неприятный, нудный и монотонный звук перемалываемых камней, сопровождающий Сражение, и я вспомнила, вспомнила! вспомнила! я вспомнила, что должно произойти, я уже знаю, что это непременно произойдёт, злая радость взрывается в моём сердце, злая острая радость вместе с желанием сжечь как можно больше тех, что успели выползти.

Слева их много, тёмное пятно расползлось как-то уж очень широко, я огромными лёгкими прыжками перемещаюсь влево, уже ни на секунду не опуская своё оружие, оно как дружеская рука в моей руке, я всё время ощущаю его как живое существо или продолжение живого существа.

На какие-то отрывки времени я вываливаюсь в реальность, чтобы отдышаться, выпиваю воды, в которой растворены несколько капель настойки пустырника, чтобы немного успокоить сердце, и снова засыпаю. Голос Вестника теперь всё время где-то поблизости, он звучит как мощный хор с выпевающим что-то тревожное и предостерегающее солистом.

В Голосе ощущается абсолютная лёгкость, его не затрудняет ни одна нота, ни один звук. Кажется, он способен воспроизвести вообще любой звук, без малейшего напряжения, в нём совершенный и полный звуковой спектр, иногда звуки лёгкие и нежные, как лепестки цветов или солнечные блики, и тут же нечто огромное и мощное, как рёв урагана или удар гигантской волны о скалы.

Печальное, торжественное и тревожное пение, как тяжёлое предчувствие, притягивает, не опуская внимания, слева что-то происходит, я тоже постепенно смещаюсь влево и назад, пытаясь уничтожить растёкшееся уже довольно широко по равнинному пространству звериное полчище. Зона досягаемости удара равна моей зоне видимости, мы давно уничтожили бы страшное чёрное войско, не будь оно таким многочисленным.

Наша цепь давно растянута до предела, но всё же, пока чуть светящийся далёкий синий силуэт ещё виден, она ощущается как единое целое.

И вдруг цепочка лопнула, это было как удар хлыста по нервам.

Мгновенное чувство потерянности и одиночества страшно утяжеляет мои движения, будто иссяк приток энергии, я, как звук, снимаемый с магнитной ленты, когда вдруг гаснет электричество, стала медленной и тяжёлой: я увидела далёкую белую вспышку и я знаю, что это значит.

Взвился к небу горестный отчаянный крик, рассыпался, распался вверху тонкими и нежными бегущими облачками, какое-то время эти лёгкие печальные звуки летали и качались в воздухе, как обрывки северного сияния, потом они начали утяжеляться и свиваться, становясь всё ниже, и стали похожи на приближающийся смерч.

Конец первой части.

Часть вторая.

В это мгновение я выхожу из сна, как будто выныриваю на поверхность. Какие-то секунды в ушах ещё слышен сердечный вой Вестника, перерастающий в угрожающий рёв, звук как бы удаляется на огромной скорости, уменьшаясь и исчезая из пределов доступности. Я лежу навзничь, во всё время моей странной болезни это было обычное положение. И руки ладонями вниз, и в правой руке исчезающее эхо от привычного чувства оружия.

На сердце такая нестерпимая тоска, что слёзы текут сами собой, быстро постукивая по подушке, я тупо удивляюсь, сколько во мне слёз. Снова и снова я возвращаюсь в начало Сражения, вспоминаю короткий взгляд, которым мы обменялись в самом начале, когда я попала на Ту сторону в первый раз. Этот взгляд как будто привязал ниточку к моему сердцу.

Мы быстро двигались вдоль Пролома, я влево, а другой силуэт скользил вправо, и когда между нами осталось несколько метров, мы на долю секунды взглянули в глаза друг другу и соединились взглядом, я почувствовала это совершенно отчётливо. Возникшая связь поддерживала силы, будто удваивая их, и хотя со временем расстояние всё увеличивалось, эта связь не обрывалась, даря надежду на какую-то необыкновенную встречу, когда Сражение окончится.

Эта надежда и жажда драгоценной душевной близости были как бы катализатором, помогая превращать в энергию какие-то внутренние запасы сил. Похоже, нас способна вдохновлять даже самая призрачная надежда.

Когда я услышала тревожные ноты в приближающемся пении Вестника, я почувствовала, что волшебная нить, связавшая нас, превращается в жёсткую струну, тоска и тревога, бьющиеся в прекрасном Голосе, отдавались в сердце, становились болью, что-то в нём дрожало и гудело, всё сильнее стягиваясь и мешая дышать, эта тревога заставляла двигаться всё быстрее, в надежде успеть и что долгожданная помощь придёт вовремя.

И вот теперь этих надежд больше нет. Я никогда больше не увижу высокий лёгкий силуэт, никогда уже не узнаю, кто это был, с кем меня связывала тонкая ниточка сердечного родства. Перед глазами снова и снова возникает медленная белая вспышка. Я видела, как далёкая белая точка плавно выросла в небольшой белый шар. Этот холодный светлый шар с длинными извивающимися протуберанцами  постепенно серел и таял в пространстве, оно вокруг этого тихо тающего шара было не лиловато-коричневым с золотистым отливом, как было до вспышки, а просто серым, постепенно темнеющим вокруг медленно гаснущего белого свечения.

Душевная боль плющит, давит горло, тоска втыкает в сердце свои длинные тупые иглы, хочется кувыркаться в конвульсиях и биться головой о стену, чтобы стряхнуть их с себя, но у меня нет сил даже пошевелиться. Неподвижно и молча я оплакиваю сама не знаю кого, светлый синий силуэт с красивыми глазами, к которому было крепко привязано моё сердце.

Вернулась Оличка, привезла яблоки, их меньше, чем она собиралась купить. Сказала, эти были в магазине последние, продавщица обещала, что с базы их завезут через пару дней.

Наклонилась надо мной, спросила – почему это у тебя подушка такая мокрая. Я говорю, что облилась, хотела напиться и не удержала стакан. Она молча взглядывает на меня и уходит в свою комнату, включает телевизор, говорит о том, о сём, понемногу я отвлекаюсь и дышать становится легче.

Оля сделала сухарики, нагрела молоко.

С тех пор, как вмешались яблоки, дав во сне совет своим скрипучим мягким шепотком, тошнота больше не мучит меня, но другая пища по-прежнему вызывает отвращение. Я послушно ем и пью, хотя внутри будто озноб, я сижу, но руки так трясутся, что Оличке приходится кормить меня с ложки.

После обеда она снова укладывает меня и сама забирается в постель. Я вижу, как ей тяжело, и давно уже стараюсь поменьше говорить о своих снах, чтобы не пугать ребёнка ещё больше. Она обнимает меня и гладит, прикладывает к голове прохладные ладошки. От этих прикосновений мне всегда становится лучше, как будто внутри что-то выравнивается и восстанавливается.

После трагического происшествия с главой администрации и его приближёнными, которое было ошарашивающе жестоким, но совершенно неопровержимым аргументом в нашем споре о предопределённости, возникшем из-за пустой новогодней приметы, два долгих дня давившей нас своей безысходностью, Оля какое-то время не заговаривала о том, что я придаю слишком большое значение снам и своему обещанию, данному во сне.

Это новое совпадение шокировало нас обеих. Мне нужен был убедительный аргумент о несостоятельности приметы, потому что она вызвала такой поток слёз, который просто разрывал моё сердце, но этот поразил даже меня. Он был лишним доказательством того, что происходящее важно. Настолько, что для аргументации были использованы человеческие жизни.

При воспоминании об этом моё сердце до сих пор как будто натыкается на жёсткое препятствие, ощущая чувствительный удар, а тогда это был просто шок. Передо мной как будто бездна приоткрылась.

Безутешные и бесконечные слёзы ребёнка могли ослабить мою волю и заставить меня уйти, и я получила очень веское доказательство того, что безысходность в данном случае мнимая и плакать из-за неё не надо.

Конечно, может быть, что это всего лишь случайные совпадения, но этих совпадений как-то уж очень много, великовата куча для случайности, и как-то уж очень вовремя эти совпадения происходят: засомневалась – вот напоминание, нужен аргумент – пожалуйста, и совет вовремя – вот он, ради Бога. Только помни и выполняй обещание не покидать своего места. Мы уже обсудили это, и мой упрямый ребёнок был вынужден согласиться, что совпадений слишком много, чтобы совсем не придавать этому значения.

Несколько дней она не заговаривала о том, что мне пора в больницу, но сегодня, видимо, я выгляжу достаточно впечатляюще, чтобы заставить её вновь завести этот тяжёлый и бесполезный разговор.

– Мам, ну пусть теперь другие, с тебя уже хватит, на тебя же смотреть страшно.

Я отвечаю ей, что обязательства с меня никто не снимал, и пусть бы я даже в тысячу раз меньше верила в серьёзность происходящего, я и тогда бы не нарушила этого обещания, просто на всякий случай – потому, что мне слишком страшно.

Мне страшно, что жуткие картины, показанные Учителем, могут стать реальностью. И мне не нужны какие-нибудь ещё беды в подтверждение, всё, мне не нужно больше никаких аргументов, я верю, и всё.

Мой бедный ребёнок только вздыхает в ответ и крепче прижимается ко мне. Всё это трудное время Оличка держала меня изо всех своих сил. Мне очень жаль её, я понимаю, какое напряжение и нервную нагрузку приходится ей переживать, но стараюсь не думать об этом. У меня давно нет выбора – возможность уйти и нарушить данное слово я даже не рассматриваю, капитуляция невозможна, это всё равно, что добровольно открыть дверь и впустить в дом чудовище, которое может всех нас сожрать.

Слабость ушла, моё сердце как бы каменеет, с этого момента и до конца Сражения я временами ощущала внутри нечто вроде жёсткого кристалла, блокирующего все эмоции. Только иногда были короткие моменты, когда происходящее доходило до меня полнее, острее, будто на мгновение, на миг истоньшалась невидимая защита, броня, охранявшая и ограждавшая меня от слишком сильных эмоций.

Я знаю, что Сражение скоро закончится. С дальнего, уходящего за горизонт края Пролома, надвигается холодное жёлто-оранжевое сияние, я уже успела заметить, что неширокая, уходящая вдаль по плоской белёсой равнине, тёмная тускло-красная расселина постепенно поглощается этим ровным и неярким, но очень интенсивным сиянием.

Раньше взгляд проникал очень далеко, тусклое красноватое излучение Пролома было видно до самого горизонта, теперь даль заливается светящимся янтарно-жёлтым туманом, более ярко сияющим там, где раньше был виден Пролом. Я знаю, что это идёт Огненный дождь, заливая страшную прорву и выжигая землистых тварей, но, Боже, как медленно надвигается это сияющее облако.

Я вспомнила, что о нём говорил Учитель, и для меня весь вопрос в том, суждено ли мне увидеть вблизи, как он выглядит, этот Огненный дождь, увижу ли я, каким будет конец Сражения…

Моё место на самом краю, я не знаю, как Сражение проходило вдали, там, куда убегала длинная щель Пролома по бесконечной плоской равнине. На чьей стороне был перевес? Пропустили где-нибудь землистых монстров в глубину пространства или они всё же так и не смогли уйти далеко, их заставили лечь на равнину – белым пеплом?..

Хватит ли у меня дыхания до конца трудного пути? Боже, дай мне на это сил… Я повторяю слова древней молитвы, которой учила меня бабушка, с мольбой о помощи, о придании силы и неуязвимости, они очень мне пригодятся, когда я снова окажусь на Той Стороне.

Я знаю только одну эту молитву, слова её с детства вызывали у меня душевный трепет и ощущение первозданности, подлинника, хотя бабушка читала её на старославянском, а не на арамейском, или как он правильно называется, древний первородный библейский язык. Я сожалею, что мои знания так ничтожны: я бы хотела получше понимать физику и математику, чтобы точнее оценивать вероятность случайных совпадений, с некоторых пор этот вопрос очень меня волнует; и знать древнюю литературу и историю религий, возможно, чей-то предыдущий опыт помог бы мне более определённо понять, что происходит.

Я в другой и в третий раз вызываю в памяти древние слова, потом память самовольно и легко возвращает меня к самому началу этой загадочной истории, я думаю об Учителе, где он сейчас и увижу ли я его ещё хотя бы раз… Я вспоминаю свои ощущения, когда я увидела Его в конце Собеседования.

До этого рассказчик, сопровождавший картины из Истории Мироздания, находился как будто где-то за спиной, и как-то вдруг он оказался перед моими глазами, другие детали последней картины ушли, исчезли… Я вспоминаю, как появилась уже знакомая высокая фигура в белой просторной одежде, знакомое и как бы очень родное прекрасное лицо и своё желание выдохнуть и раствориться в нём, слиться этим выдохом: подобно капле воды, падающей в море, соединиться с ним навсегда. Это совершенно особенное состояние притяжения души, в реальной жизни я никогда не испытывала ничего подобного.

В своей памяти я часто возвращаюсь к этому моменту. Испытанные ощущения будоражат, как близкая разгадка какой-то очень важной тайны, только нужно вспомнить ещё что-то – необходимую деталь, ключевую подробность. Но я даже не знаю, где эта зацепочка, волшебный ключик, и моё внимание вновь и вновь проскальзывает мимо.

Как всегда, я оказываюсь на своём месте с Той стороны как-то внезапно, я опускаюсь на него, как садится ястреб на свою ветку, с ощущением резкого планирующего зигзага.

Я по-прежнему с правого края Пролома, но мне кажется, что он стал значительно дальше и я вижу его как будто несколько сверху.

Похоже, плоскость равнины имеет небольшой наклон к Пролому, я не заметила этого, когда была ближе. Мгновение я оглядываюсь, осваиваясь с новым положением, я вижу, что слева никого нет, сколько проникает взгляд, дальше, где-то у горизонта, равнина залита светящимся неярким янтарно-жёлтым туманом, внизу заметно мерцание, это вспыхивают многочисленные землистые твари.

От безнадёжности у меня дёргает… Продолжение »